Когда начался НЭП, мой дядька, который воевал у белых, снарядил 10 подвод муки, вооружился и повез в Москву. Привез полмешка золота и купил мельницу. Стал скупать зерно, молоть и отправлять в Москву муку уже вагонами. Такой деятельный человек. Ну, и для оказания помощи привлек туда всех родственников, в т. ч. и отца. Когда закончился НЭП и начались притеснения, дядька, испугавшись, захватил золото и пропал. Родственники тоже разошлись кто куда. Отец уехал под Ставрополь, в Грушевку. В Грушевке нас, детей, осталось только пятеро. Дети матери остались в Барсуках, дети отца уехали под Мурманск.
Началась коллективизация. Отец был категорически против. У него был хороший выезд, лошади хорошие, и он очень сопротивлялся. Отдельные моменты хорошо помню: как приходили мужики, садились за стол, выпивали и его уговаривали, и он категорически отказывался. Однажды утром отец запряг своих лошадей, погрузил туда плуг, борону. Они сели с матерью на крыльце, мать очень плакала, и отец плакал. Мы вокруг сидели. Отец встал и повез это все в колхоз. К этому времени построили конюшню. На хуторе было 30 дворов, и все привели туда лошадей, быков. Весь скот был там. Инвентарь тоже свезли, построили кузницу. Надо сказать, что жить стали трудно. Зерно давали централизованно только на посевную. Посеяли, убрали — и опять все сдали по минимальным ценам. Колхозники жили неимоверно бедно, за счет личного хозяйства.
В 1932 году была засуха, в личных хозяйствах ничего не уродилось, и начался голод. Корову зарезали. Отец где-то достал отходов пшена, шелухи; стали варить кашу, накормили всех. У нас у всех — запор. Мать и трое детей умерли от запора. Одну сестру забрали на Кубань, и мы с отцом остались вдвоем. Отец связался со старшими детьми, которые жили под Кандалакшей. Отец собрал немного денег, купил билет на Сороку, положили в мешок какие-то продукты, и мы поехали к ним. Я ничего не понимаю, мне всего было 7 лет. Потом отец приходит: «Колька, а мы ведь едем не в ту Сороку». Оказалось, что есть Сорока на Урале.
Мы высадились в Перми. Хлеб заканчивается, денег нет, что делать? И я ходил, просил копеечку, просил хлеба. Как сейчас помню, набрел на военную пекарню. Бойцы приезжали утром за хлебом, я приходил, и они мне давали булку хлеба. Это было день или два, а потом мы пришли с отцом, они мне дали полбулки хлеба, я пошел и отдал отцу; они увидели, помахали мне пальцем, и больше хлеба не давали. Набрал кое-как денег на телеграмму. Отец дал телеграмму, что мы находимся там-то, выручайте. Потом я заболел. Лежал неделю на вокзале. Просыпаюсь, отца нет. Плачу — бросил, наверное, а мне говорят: «Да он был, он приходит». Когда мне стало получше, нас из вокзала выселили, и мы поселились на берегу под лодкой. Отец наносил соломы. И вот мы под этой лодкой жили. Отец ходил на почту, ждал телеграмму. Пришла телеграмма, купили билет и хлеба, и поехали мы в Сороку под Мурманск. Проехали Москву, отец заболел тифом. Говорит: «Колька, поди, принеси чайник кипятку». Тогда горячая вода была на вокзалах. Пока ходил, рот разинул, а поезд ушел. Я прибежал — поезда нет, слезы. Я пришел в медицинскую бригаду, объяснил, что мой папа уехал. Женщина и мужчина сели со мной на следующий скорый поезд, и мы догнали поезд, в котором я ехал. Говорят: «Ну, пойдем. В каком вагоне?» А я не знаю. Прошли с заднего до переднего вагона — и не нашли. Пошли обратно. Где-то в середине я его увидел, а он — меня.
Мы приехали в эту Сороку, высадились. Сели около вокзала на свои мешки. Отец говорит: «Иди, Колька, ищи сестру и брата». Я пошел, дорожки там сделаны из досок. Посмотрел, город где-то далеко, рядом никого нет. Вернулся, говорю: «Да нет никого там». Отец говорит: «Колька, иди, никто нас не найдет». Я пошел опять. И тут мимо меня проходит брат. Я кричу: «Ваня!» Он обернулся. Вот такая встреча. Нашел телегу с лошадью, погрузил нас, привез к себе. Меня обмыли, переодели во взрослые кальсоны, рубашку. Я помню, лапша была наварена, и я навалился на эти макароны. Отец говорит: «Не давайте ему, он объестся, умрет». Такие голодные были. Отца на следующий день положили в больницу. Я стал у них жить. Но они же тоже все бедные. И я слышу разговор: «Сам приехал и привез мальчишку, нам самим тяжело, есть нечего». Но, в общем-то, они нас накормили. Я пришел в больницу и отцу все рассказал. Они пришли к нему на посещение, а он взял и им высказал. Они меня все возненавидели. Отец выписался из больницы, нашел маленькую конурку, мы с ним там жили. Нам женщина приносила молоко. Почему молоко я запомнил? Оно пахло рыбой. Коров кормили рыбой… Ну, и осенью 1934 года мы возвратились назад. Так и жили с ним вдвоем. Я кое-как окончил 5 классов, а потом работал в колхозе трактористом, комбайнером.
В 1934 году положение изменилось. Весной дали зерна на посев и немножко — на питание. Люди пошли на работу в колхозы. Через некоторое время появились козы, стали кормить людей. В следующем году получился хороший урожай. Стали получать зерно на трудодни, и до 1941 года жили зажиточно. Мы с отцом построили небольшую хатенку и кое-как перебивались. Учить меня не на что было. Так что 6-й класс я не закончил — пошел работать.
— Что для вас тогда было лакомством?
— Когда отец давал мне 3 рубля, я уходил на неделю в Ставрополь. Я покупал пончики в масле и сахарной пудре. Это было для меня лакомством. А до создания колхозов отец из Ставрополя привозил вареные головы от баранов. Всем детям давали эти головы, и это было наше лакомство.
— Как вы узнали о том, что война началась?
— Я работал в поле трактористом. Узнал я о войне дня через 2–3 после ее начала. Нам в поле привезли продукты и сказали: «Война!». Стали забирать трактористов и комбайнеров призывного возраста. Война и война, все плачут, провожают, а мы, молодежь, на это смотрим. Нам до этого дела особого не было. Мы практически 24 часа работали в поле. Радио не было. Сведения к нам поступали с задержкой на неделю. Помню, весной 1942-го я встретил одного старика-чабана. Разговорились. Я его спросил: «Как живете?» — «Нормально, живу, работаю». – «А война?» — «Что война? На Россию приходило много желающих, но как они приходили, так и уйдут. Выгоним немца, не волнуйся».
— Суровая была зима 1941 года?
— Зима с 1941-го на 1942-й год — вполне терпимая. Машинотракторная станция, которая обслуживала 5–6 колхозов, располагалась километрах в 15–20 от нашей деревни. Осенью вся техника сгонялась туда на ремонт и профилактику. Я на этой станции жил практически всю зиму, до весны, до тех пор, пока не выезжали в свой колхоз. Иногда ходил домой пешком, практически босиком, потому что обуви никогда не было.
Когда немец пришел на Кавказ, то машинотракторные станции стали эвакуироваться. Мы собрали свой тракторный отряд и на тракторах поехали. Где-то под Минводами у нас закончился керосин, мы остановились. Трактора у нас стали забирать военные. В общем, тракторный отряд распался. Рядом стояла воинская часть, я пришел и попросился. Мне еще не исполнилось 16 лет. Мне сказали: «Ты еще молод». – «Я хочу в армию, возьмите меня, немцы подходят». Меня послали к начальнику штаба полка. Он послушал: «Мне некогда тобой заниматься, иди к командиру взвода разведки». Я пришел к нему, старшему лейтенанту Андрющенко: «Я хочу быть разведчиком». – «А ты что умеешь делать?» — «Я все умею. Я окончил 5 классов. Работал на тракторе, комбайне».
Он меня послушал и говорит: «Ладно, я тебя возьму при одном условии. Вот видишь, тракторный отряд отходит? Там стоят 12 тракторов. Ты — тракторист? Принеси любую деталь от трактора, тогда возьму. Только имей в виду, что ночью трактора охраняет сторож с ружьем и собакой». – «Хорошо, но мне нужны ключи». Дал команду, принесли ключи. Я дождался ночи и пополз по-пластунски к этому тракторному отряду. Ближе всего был небольшой трактор — «универсал» 15-сильный. Я подполз к нему. Карбюратор у него держится на двух болтах, и к нему подходит питательная трубка. Я открутил питательную трубку, открутил крепление карбюратора, снял его и пополз обратно. К утру я пришел, дежурному доложил. Лейтенант спал. Дежурный говорит: «Ладно, иди спи». Лето. Я отошел от палатки, лег и уснул. Будит меня дежурный: «Тебя зовет старший лейтенант». Я прихожу: «Вот карбюратор». – «Принес?» — «Принес». – «Ну, молодец! Я тебя беру. Но ты теперь отнеси карбюратор обратно». – «Я не понесу. Как они меня там встретят? Изобьют!» — «Хорошо. Пойдем вместе».
Приходим туда. Он с них снял стружку, что плохо у них организована охрана, мол, «мой разведчик снял карбюратор, вот вам доказательство». Отдал карбюратор и потребовал навести порядок. Так я стал разведчиком. Отступали в сторону Орджоникидзе. Взвод разведки, выполняя задачи, очень часто оказывался в немецком тылу. Выходили. Фронт был не сплошной, так что это несложно. Дошли до Беслана. Там есть перевал, прикрывающий выход к Орджоникидзе и к Военно-грузинской дороге. Бои там шли беспрерывно трое суток. В окопы пошли не только разведчики, но и повара, и писари.
Где-то на третьи сутки утром я был ранен в голову. Вынести из боя не было возможности. Перевязали кое-как, и я лежал и даже стрелял. Только вечером меня вывезли в Орджоникидзе. В здании 1-го пехотного училища был организован госпиталь. Там я пролежал месяц. Мне вставляли дренаж. Никаких обезболивающих: «Мальчик, терпи!» Такой металлический стержень, на него наматывается бинт, и протыкается насквозь. Каждый раз я терял сознание! Наверное, 3 или 4 раза мне делали. Марля засыхает. Вытаскивать ее — еще больнее. Постепенно пошел на поправку. Вскоре объявили, что набирают на курсы младших лейтенантов. Я пошел: «Хочу на командира учиться». – «Сколько тебе лет?» — «17 исполнилось». – «Образование?» (а я знал, что нужно не менее 7 классов) – «7 классов». – «Подходишь». Так я оказался на курсах младших лейтенантов.
Через три месяца нас выпустили, присвоив звание младшего лейтенанта. Роту отправили на Ленинградский фронт. Там уже распределили кого куда. Меня — командиром взвода разведки 602-го стрелкового полка 109-й стрелковой дивизии. Пришел во взвод. От него к тому времени осталось 12 человек. Навстречу вышел старшина. Ему было за 30, из Старой Руссы. Представился: «Старшина Ляксев». Так на деревенском говоре звучит «Алексеев». Хорошо запомнил. Я, как меня учили, говорю: «Постройте взвод, доложите». Он искоса посмотрел на меня, но взвод построил. Я представился, сказал, что теперь я — командир взвода. А мне — 17 лет. Мальчишка! А всем разведчикам — за 30! Причем половина из них — судимые, бандиты. Нормальных людей в разведку не брали. В разведку шли настоящие, героические люди. Я стал командовать, как меня учили. Старшина меня отозвал и говорит: «Слушай, лейтенант, ты ими не командуй. Тут все — серьезные люди. Получишь приказ — приди, скажи... Все будет сделано. А так ты их не трогай». Я понял, что мне надо учиться и учиться... Вот этот старшина меня учил. Он срочную еще до войны служил, и в разведке — с самого ее начала.
Однажды я получил задачу от начальника штаба полка — выйти в тыл и разведать мост через маленькую речушку. Начальник штаба приказал лично возглавить разведку. Я пришел во взвод и, зная уже разведчиков, говорю: «Со мной пойдут трое: Иванов, Петров и сержант Булыкин. Готовность — через 30 минут». Со мной — всегда ординарец Мишка Мосолыгин из Смоленска. Ему сказал: «Мишка, собирай вещмешок». Надо сказать, Мишка был уникальный парень. Всего лишь на 2–3 года старше меня, но у него в вещмешке всегда все было: немножко еды, немножко выпить, зубная щетка, баночка консервов, кусок хлеба, кусочек сахара, щетка сапожная, крем сапожный… все необходимое. Где он это все добывал?..
Через 30 минут спрашиваю: «Все готовы?» Двое вышли: «Мы готовы». – «Булыгин?» Он лежит на нарах: «Я не пойду». Я дернулся, но ничего не сказал. «Собирайтесь, через 10 минут строимся». Проходит 10 минут: «Все готовы? Булыгин?» — «Я сказал, что не пойду». – «Встать, ко мне!» Выходит. Я — за пистолет. Старшина меня берет за руку: «Слушай, лейтенант, пойдем, выйдем». Вышли. «Лейтенант, ты же знаешь, что Булыгин — не трус. Он недавно ходил в разведку, но сегодня у него — какое-то нехорошее предчувствие. И вообще, никогда не назначай разведчиков. Получил задачу — приди, скажи: «Такая-то задача, кто, ребята, со мной пойдет?» Найдутся. И ты выберешь из этих желающих. Булыгина оставь. Давай я вместо него пойду». Выполнили задачу. Даже пленного привели. Науку я на ус намотал и потом всю войну, будучи командиром взвода, командиром роты, никогда не назначал в разведку. Я приходил и спрашивал: «Кто пойдет?» Вот я так учился командовать взрослыми людьми.
Обычно, когда полк стоял в обороне, ставили три наблюдательных поста — два на флангах и один в центре. Дежурили на них по двое, сменяясь через 5–6 часов. Моя задача — постоянно проверять, чтобы никто не спал. В ночь три раза я должен был их проверить. Пока три поста обойдешь — два часа прошло. Пришел в землянку мокрый, ноги мокрые. В землянке печка железная топится. Я разуваюсь и ложусь спать. Через два часа меня будит ординарец. Я обуваюсь, и опять мы с ним идем. Никто меня не контролировал, я сам понимал, что это необходимо.
Зимой 1944 года мы участвовали в окончательном снятии блокады Ленинграда. Дивизия освобождала Ропшу, Кингисепп. Потом наступали на Нарву. На Нарве нашим корпусом был захвачен плацдарм по фронту 3 км и в глубину — примерно 2 км. Бои были страшные. Разведчики все были в пехоте. Когда полк оттуда вывели, командир полковник Утятин построил нас. В строю стояло 78 человек. Во взводе осталось 11 человек. Он прошел вдоль строя, посмотрел и говорит: «А мне сказали, что воевать некем!» Нас отвели километров за 50–60, пополнили. Я набрал людей во взвод, начал их готовить. Сажал в тылу пулеметчиков, а бойцам взвода приказывал их захватить.
— Большие были потери в разведке?
— В общей сложности за войну потерял 26 разведчиков убитыми. У разведчиков был закон — никогда не оставлять убитых и раненых. Обязательно выносили к своим. Ты пришел и должен отчитаться перед «Смерш». Не дай Бог, потерял! Где он?! А может быть, он перебежал на ту сторону?! Это — чрезвычайное происшествие. А когда вытащили — все, вопрос снят. Написал записку в штаб полка, что погиб такой-то там-то,— и все.
— Как одевались, идя в поиск?
— Зимой — телогрейки, ватные брюки, офицерский ремень. С собой я брал пару гранат и пистолет. На ногах я носил кожаные болотные сапоги. Солдаты где-то добыли. Я отличался от всех в полку этими сапогами.
— Как восполняли потери?
— Каждый раз, когда приходило пополнение, меня вызывали в штаб, выбирать разведчиков. В разведку отбирали желающих. Это, как правило, судимые, бандиты. Самые настоящие проходимцы. Они не боялись смерти. На потери и ранения смотрели очень спокойно.
— Какие-то дисциплинарные послабления были во взводе разведки?
— Разведчики и разведподразделения — это особые подразделения. В нашу жизнь никто никогда не вмешивался. Иногда приходил начальник разведки полка, когда я был в полку, дивизии: «Ну, как у тебя здесь дела?» — «Все нормально». Выпьем по 100 грамм, закусим. В основном только ставили задачу. Выполнил задачу — молодец. Перед штрафным батальоном я имел 3 ордена Красного Знамени, 2 ордена Красной Звезды. Дисциплина? Фронтовая дисциплина для всех обязательна. Я не помню, чтобы мои разведчики нарушали приказы.
— Трофеи брали?
— Были трофеи, когда перешли в наступление. У пленных — часы, оружие. У меня был хороший немецкий пистолет «парабеллум» и маленький дамский пистолет. Что еще? Когда шли по Эстонии, мне разведчики привели двухколесную пролетку и великолепную серую кобылу. Мы же – пехота… и вдруг командир взвода разведки на пролетке обгоняет полк! Катался до тех пор, пока не прокатил машинистку, которая была девушкой командира полка. Командиру полка тут же, естественно, доложили, и он у меня отобрал эту пролетку.
— Как вели себя немцы, когда их захватывали и приводили к нам в плен?
— По-разному. Когда нас вывели с Нарвского плацдарма и переформировали, дивизия вышла к берегу Нарвы и стояла во втором эшелоне. Посередине реки был большой остров. Нарва — река широкая, глубокая, коварная. И вот мне нужно было взять пленного на этом острове. Мы долго готовились. У меня был человек, который очень хорошо плавал. Он переплыл с телефонной катушкой на этот остров. И потом мы, 5 человек, держась за телефонный кабель, переправились вплавь на остров. Берег был заминирован. Разминировали, проволочного заграждения не было. В ту же ночь атаковали пулеметное гнездо. Бросили две гранаты, вскочили. Там — два немца, один орет раненый, второй — убитый. Раненого нельзя пристрелить, потому что нам нужен пленный, а он орет. Закрыли рот, связали его. На нас пошли в атаку. Мы их там положили много. Дали красную ракету — сигнал нашим артиллеристам и минометчикам сделать окаймление, чтобы мы могли выйти. Попробовали выйти — невозможно подняться из окопа, такой плотный огонь. Сутки сидели, отбивались. На вторую ночь смогли прорваться к берегу реки. Только на третью ночь с этим пленным удалось вырваться. Притащили этого немца, а он молчит, как рыба. В полку ничего не сказал. Отправили в дивизию. Там, я думаю, добились того, что нужно. Попадались и такие... а некоторые — трусишки. Сдается и не сопротивляется.
— Офицеров приходилось брать?
— Да. Как-то мы пошли в тыл. Наткнулись на штаб. Обложили его, стали наблюдать. Там — какой-то шум, догадались, что идет пьянка. Выбрали время, забросали гранатами. Ворвались, взяли офицера и документы.
Летом дивизия была переброшена под Выборг, а оттуда на торпедных катерах вернулась под Таллин. Здесь я получил интересную задачу. Вызвали меня в штаб дивизии и говорят: «Из штаба армии приехал разведчик с радистом. Вы пойдете с ними на Даго. К острову подойдете на торпедном катере, дальше — на шлюпке. Ваша задача — провести разведку сил, обороняющих остров». Познакомили меня с этим лейтенантом, армейским разведчиком, с радистом. Переодели в гражданское, отобрали документы. Почему меня выбрали? Я выглядел как мальчишка, совсем не похож на солдата... Вечером погрузились на катер, положили резиновую лодку. Катер остановился примерно в 3 км от острова. Мы сели в лодку и пошли к берегу. Недалеко от берега был лесок, большой кустарник. Вырыли окоп, оставили радиста с рацией. Сами пошли на связь с местными жителями.
Лейтенант пошел в одну сторону острова, а я — в другую. В Эстонии — хуторная система: дом от дома полкилометра стоят. Он мне сказал, что в таком-то доме живет жена офицера. Офицер отступил с Красной армией, а она осталась на оккупированной территории: «Найдешь ее. Зовут ее Екатерина. Она что-то расскажет, сам проведешь разведку. Через три дня встречаемся на берегу». Так и договорились. Я ее нашел быстро. К утру прошел километров 10 и вышел на этот хутор. Зашел с тыльной стороны, подошел к сараю и жду, когда кто-то появится. Выходит женщина лет 35 с ведрами, идет в сарай, видимо, доить корову. Я вышел, поздоровался: «Вы — Екатерина?» — «Да. А ты кто?» — «Я заблудился и вышел к вам, мне сказали, что к вам можно, вы одна живете». – «Да. Я одна живу. Пойдем в дом». Пошли мы в дом. «Ты, наверное, голодный? Ну, рассказывай, зачем ты пришел».
Я ей рассказал: так и так, о вас знают, о вас помнят. Муж ваш жив-здоров. Моя задача — побыть у вас, посмотреть, узнать, кто здесь есть. Она говорит: «Здесь никогда никого не бывает, редко приходят или проезжают немцы». – «Хорошо. Я пока побуду у вас». – «Да, конечно». Договорились, что если кто-нибудь придет, спросит, то я выдам себя за племянника, который пришел с другого хутора помочь. Я же деревенский. Соскучился по работе. Убрать навоз для меня — никакой проблемы. Так что стал помогать... К вечеру слышу шум — идет обоз. Две подводы повернули к дому. Состояние — жуткое. Немцев брали, но это в бою, в траншеях, а тут их — человек 10–12, разговаривают на своем языке.
Стою у сарая, они на меня никакого внимания не обращают. Слышу: речь — не немецкая. Я смотрю, ездовой распрягает лошадей, поворачивается ко мне: «Ком...». Я подошел, помог распрячь. Напоили лошадей, как-то незаметно подружились. Он мне говорит: «Так ты — эстонец?» — «Нет, я – русский». – «А я – грузин».— «Как тебя зовут?» — «Саша». Выяснилось, что он — бывший пограничник, попал в плен в первый день войны. Его командир заставы посадил на лошадь, приказал скакать в отряд и доложить обстановку. Проскакал километра два, и его перехватили немецкие мотоциклисты. Так он оказался в плену. Стали брать в армию по желанию. Вначале — украинцев, потом — белорусов. В 1942 году объявили набор грузин. Он подумал: или подыхать с голоду здесь, или в армию. Решил при первом бое убежать к нашим. Когда попал туда, там стали рассказывать, что всех пленных в Красной армии расстреливают. Говорил, что по своим не стрелял. Был ранен. После ранения был переброшен в Эстонию, на этот остров, Даго.
Жили они в этом доме день, два, три. Я не могу уйти и разведать не могу. Только к концу третьего дня они опять зашумели, видно, собираются. Я спрашиваю: «Саша, вы куда?» — «Нас перебрасывают с места на место. Вот сейчас получили задание перейти». Я спрашиваю: «Много вас здесь?» — «Да нет, батальон, может, два». Мне этого уже было достаточно. Наступила ночь, я — бегом к радисту, меня же ждут! Пришел, рассказал, в какую ситуацию попал, что узнал. Передали сообщение. За нами опять пришел торпедный катер, и мы вернулись к себе. Через 2–3 дня получили приказ о высадке дивизии на этот остров. Наш полк — в первом эшелоне. Мне командир полка говорит: «Ты как разведчик пойдешь первым». Дали 12 катеров. Со мной на катере — взвод разведки и саперный взвод, всего человек 30. Облепили весь катер. Сидим. Командир полка зашел на катер и ставит мне задачу, вся его свита — на берегу. В это время катер отходит. Связи-то не было никакой. Командир катера получил задачу от своего командования и отошел. Командир полка остался на катере.
К рассвету подошли к острову. До берега — километра три. Я спрашиваю командира: «Почему мы остановились?» — «Ждем самолеты». Через некоторое время появились наши самолеты, штурмовики. Нанесли удар по берегу. Пока они наносили удар, катера подошли к берегу. Мой катер подошел прямо к разрушенному пирсу. С пакгауза ведет огонь пулемет, и справа крупнокалиберный пулемет ведет огонь. Катер толкнулся в столбы пирса, и я дал команду: «Ребята, за мной, вперед!» А катер начало относить. Я вижу, отходит от этого столба, и я прыгнул на столб. Пули свистят, а я — на этом столбе. Дело было в конце октября. Мы уже получили ватные брюки. Сапоги у меня болотные, телогрейка, автомат и пистолет. Я прыгнул. Упал в воду и пошел ко дну, но как-то выкарабкался, и пока катер разворачивался и заходил для швартовки, я уже вылез на пирс. Гранатами забросал пакгауз, обеспечил высадку. Командир полка все это видел.
Охрана была только у пирса. Больше сопротивления не было. Полк пошел вглубь острова. Там встретили уже власовские батальоны. На второй день мы продвинулись километров на 15–20. Полк остановился. Штаб полка занял на хуторе большой дом. Я с взводом расположился в соседнем домике. Говорю: «Старшина, приготовь ужин». – «Все будет сделано, товарищ лейтенант». Я, кстати говоря, уже был старшим лейтенантом. Но для него всегда – «лейтенант». Попросил у хозяев картошки, наварили картошки... даже было немножко выпить. Сидим. И в это время приходит из штаба полка старший лейтенант, помощник помощника начальника штаба: «Слушай, Чернов, штаб полка там не размещается. Начальник штаба приказал освободить это здание. Поместитесь куда-нибудь в другое место». Ну, я же — разведчик... да, выпил… «А где вы были, когда я высаживался?! Я высаживался, имею право занимать любой дом! Никуда не пойду». Тот пошел, доложил командиру полка: так и так, не выполняет приказ. Командир полка меня вызывает: «Ты чего шебуршишь?!» — «Ну, вы же видели, я высаживался первым, я могу занимать этот дом». – «А штаб полка где будет? Ты слышал приказ начальника штаба?!» — «Так точно». – «Я уже подписал представление тебе на Героя Советского Союза, как высадившемуся первым». Берет лист бумаги и рвет его: «Пусть для тебя это будет наукой. Приказы надо выполнять!» Я ничего не получил за эту операцию.
Вскоре нас перебросили на Эзель. Немцы здорово обороняли полуостров Сырве. Ширина перешейка между полуостровом и основной частью острова была всего 3 км. Бои там были очень тяжелые. Все же прорвали оборону. Радостно было, устроили отдых. Мне пришло звание капитана, и я был назначен на должность командира роты дивизионной разведки. Мне только исполнилось 19 лет, а уже капитан! Я говорю старшине: «Слушай, по русскому обычаю надо обмыть». – «Все будет сделано. Какой может быть, разговор?!» Старшина организует застолье. Я пригласил, помню, командира одного батальона, и были мои три командира взвода разведки. Случайно оказался с нами капитан, инструктор политотдела дивизии. Старшина принес, кроме положенного пайка, какое-то большое блюдо с сотами меда и половину 20-литровой бутыли самогонки.
Сидели, хорошо выпили. Все разошлись. А на утро меня вызывают в «Смерш». «Вчера ты обмывал?» — «Конечно, по русскому обычаю». – «Хорошо. Чем закусывал?» — «Тем, что принес старшина». – «Мед у тебя был?» — «Был». – «Самогонка была?» — «Да». – «Где взял?» — «Нашел!» (а незадолго до того вышел приказ Сталина о строжайшем наказании мародеров). – «Ты читал приказ?» — «Не читал, но знаю». – «Кто принес?» Я быстро сообразил, что дело серьезное. Думаю: «Если скажу, что старшина,— его расстреляют. Если возьму на себя — снизят в должности, в звании». Я все взял на себя. Через два дня — выездной суд, и меня приговаривают к лишению воинского звания, наград и направлению в штрафной батальон. Так я оказался в армейском штрафном батальоне.
Надо сказать, что, конечно, я был избалован властью. Гонора много. Разведчик! К нам в полку было большое уважение. Командир взвода штрафников, старший лейтенант, был тоже непростой. Власть у него была большая. Он мог под видом неподчинения расстрелять, могли любое наказание применить. А у него было любимое наказание — посадить на бруствер спиной к противнику. Расстояние до немецких окопов было метров 250–300. Наказанный садился на бруствер: спиной — к немцам, ногами — в траншею. Если оставался жив — хорошо, если нет — списывали. Он отдавал какой-то приказ, а я ему что-то в ответ сказал. Он на меня посмотрел: «На 30 минут на бруствер». Вот так. Два солдата меня охраняют. Я сел. Немцы не стреляют. Видимо, уже знают, в чем дело. Один солдат мне говорит: «Слушай, имей в виду: важны не эти 30 минут, а последняя минута. Если успеешь спрыгнуть — будешь жить, а не успеешь — тебе хана». Я 30 минут отсидел. Они дают команду: «Прыгай». Прыгнул. Пуля мимо — вжик... Остался жив.
Примерно через три недели батальон пошел в разведку боем. Нас вернулось 22 человека, причем половина из них ранена. Я получил сквозное пулевое ранение в руку. Пока попал в полевой госпиталь, рука раздулась, почернела. Женщина-хирург говорит: «Кто же это тебя так перевязал?» — «Солдаты». – «Что мне теперь делать с твоей рукой? Ее же теперь надо ампутировать». – «Сохраните». – «Попробуем».— Ей было лет 35 максимум. Красивая необыкновенно! Может, мне тогда так казалось. Мы же отвыкли от женщин... «Имей в виду, мальчик, у меня обезболивающего нет». Я страшно обиделся: «Я — не мальчик, я — капитан, мне 19 лет. Мужчина!» — «Ну, раз мужчина — значит, терпи. Вот тебе 50 грамм спирта». Я выпил, и она начала резать. Все почистила, перевязала.
Отправили меня в госпиталь в Ленинград. Ранение такое, что я через неделю — уже ходячий. Нам разрешали выходить в город без формы, в госпитальном костюме. Вышел я погулять с другом. Вдруг останавливается американский «виллис»: «Чернов? Ты как здесь?» Адъютант командира дивизии по каким-то делам приехал в город. «Садись в машину, поедем в дивизию. Долечишься у нас». – «Да я же раздетый». – «Я тебе дам одеться». – «Поехали!»
Так я оказался опять в своей дивизии. Приехал, представился начальнику разведки дивизии. «Ух, какой молодец! Хорошо. Пойдем к командиру дивизии». Командир дивизии тоже меня знал. Причем знали, почему я попал в штрафной батальон, и что я никого не выдал. На фронте это ценилось особенно высоко. Командиром дивизии был генерал Трушкин, посмотрел на меня: «Ну что, проучили тебя?» — «Так точно, товарищ генерал!» — «Ладно. Иди к себе в роту, а мы тут подумаем». Начальнику разведки говорит: «Оформите его на младшего лейтенанта. Пусть подлечится в роте». Я пришел в роту, там — уже другой командир, капитан Рощин, но многие меня знают. Окружили заботой. Я там подлечивался. Недели через две пришел приказ — присвоить звание младшего лейтенанта, назначить командиром взвода разведки в полк. Причем опять в свой полк! Так я оказался опять в полку, командиром взвода разведки. Закончил войну. Ходил несколько раз в разведку. Успел еще получить ордена Красной Звезды и Отечественной войны.
http://www.iremember.ru/component/option,com_frontpage/Itemid,1/lang,ru/
Комментариев нет:
Отправить комментарий