1928 год. Горький - на балконе редакции "Известий" (фото: архив "Известий")
Отравленный человек
Совесть не продается. Она либо есть, либо ее нет. У Горького сохранилась она до самого конца. И страшно мешала жить... И в Италии не давали ему покоя слова рабочего: "Вы - с нами, а - не наш... отравленный вы человек, для вас идея выше людишек". Не жилось ему за границей. Но и по возвращении в Союз жить ему было "весьма противно". Трагедия состояла в том, что ни та, ни другая сторона по-настоящему не могла признать Горького "своим". И та, и другая сторона говорила ему: "Вы - с нами, а - не наш!"
В 1926 году из Москвы в Сорренто полетело "Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому": "Очень жалко мне, товарищ Горький, что не видно Вас на стройке наших дней. Думаете - с Капри, с горки Вам видней?" Только вряд ли теперь Горький готов был даже мысленно сказать даже самому себе: "Пусть сильнее грянет Буря!". Тем не менее, словно понимая состояние Горького, Маяковский, давая ему определиться, предлагал выход: "Я знаю - Вас ценит и власть, и партия, Вам дали б все - от любви до квартир. Прозаики сели пред Вами на парте б: - Учи! Верти!" Издевательски звучало это "Верти!"...
И Горький дрогнул. Что произошло тогда с ним? Прислушался ли к "Письму"? Подействовали ли уговоры Кремля? Но в 1931 году вернулся Горький в Россию... и действительно (как по писанному Маяковским) получил от власти всё!
Подарков от Сталина сделано было столько, что даже у Горького могла закружиться голова. Началось с государственного празднования его 60-летия в 1928 году, для чего Горький специально приехал в СССР впервые после 1921 года. Стало готовиться полное собрание сочинений, вышедшее со временем в 63 томах. В 1929-м последовало избрание его членом ЦИК СССР. А в 1932-м Нижний Новгород, где он родился и провел детство, был переименован в город Горький. И по сей день ни у одного из олигархов нет такого особняка в центре Москвы, какой "Советское правительство подарило" Горькому неподалеку от Никитских ворот. И всех скопом поэтов и писателей, а не только прозаиков отдали ему в поучение, организовав их, говорят, с его подачи и по Постановлению ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года в один Союз советских писателей. И "избрали" Горького в 1934 году первым Председателем Правления этого союза. И Алексей Максимович начал "учить и вертеть"... Ну а уж насчет любви народной... да и женской тоже... до сих пор чего только не услышишь?! Зато из архивов о Горьком, искавшем единственно верные подходы к происходящему в стране, можно узнать настораживающие факты.
Среди организованных в Союз писателей были, конечно, те, кто писал не за деньги, не за страх, а за совесть. Но большинство шло в советские писатели, чтобы, служа власти и выполняя ее социальные заказы, занять в обществе привилегированное положение, получить доступ к кормушке под названием "Литфонд". Союзом прежде всего таких писателей и выпало руководить Горькому. Как это делалось уже в те далекие годы и продолжалось делаться до последнего, можно представить благодаря письму одного из допущенных к этой кормушке литераторов (легендарной созидательницы Лжеленинианы Мариэтты Шагинян) в адрес Предсовнаркома Молотова.
В 1934 году правительство надумало преподнести литераторам, отличившимся перед Родиной, подарок. Было принято "решение о помощи в строительстве дачного городка для писателей на 90 дач, стоимостью 6 млн руб. в Переделкино". Курировал строительство, как и весь писательский Союз, избранный по указанию Сталина секретарем Правления СП СССР тов. А.С. Щербаков.
Из письма Мариэтты Шагинян В.М. Молотову 16 сентября 1935 года: ""..." Тов. Щербаков, который внешне (и может быть, внутренне) всеми средствами как будто помогал нам получить дачи, в этой истории сыграл все же роль не большую, нежели роль чиновника. Он сам не ездил, не проверял, не смотрел, он пытался сгладить, примирить. Вообще он - враг решительных мер и в большой 
Такое положение дальше нетерпимо".
""..." И последняя часть моего письма, - предупреждает Шагинян, - личная. Вячеслав Михайлович! Я погибаю! Пожалуйста, помогите мне. Я никогда не застрелюсь, так как я коммуни-стка! Но заболеть нервно могу каждую минуту, и сил у меня остается немного.
Лично я в истории с дачами - одна из наиболее пострадавших. Я не люблю Горького (точнее - его окружение), и оно это знает, и последствия этого дают себя знать решительно на каждом шагу в моей жизни". Откровеннее о Горьком, да и о себе - не скажешь!
Молотов, естественно, потребовал разобраться. И Щербаков в свою очередь спешит направить "Председателю СНК СССР" собственное спецдонесение о проведенном расследовании:
"В беседе со мной Шагинян заявила: "Перемрут 9/10 писателей, никто о них не вспомнит, таков их удельный (вес). А я буду сиять в веках. Горького вы устроили так, что он ни в чем не нуждается, Толстой получает 36 тыс. руб. в месяц. Почему я не устроена так же?"
Союз писателей такого рода требования, навеянные манией величия, удовлетворить не в состоянии... 21.IX.-35 г.".
"Решение Президиума Правления Союза советских писателей СССР по поводу заявления М. Шагинян о выходе из Союза писателей" было грозным: "Президиум Правления признает мотивы выхода из Союза, изложенные Шагинян в ее заявлении, совершенно неосновательными и носящими характер огульных клеветнических обвинений по адресу писательской общественности Советской страны. М. Шагинян обнаружила в своем заявлении непонимание роли и места писателя в Советской стране, а также чванство, зазнайство и переоценку своего значения в литературе".
28 февраля 1936 г. А.С. Щербаков, докладывая все это Горькому, так комментировал решение о строптивой литераторше: "Считаю необходимым сообщить Вам о следующем: 22 февраля я получил от М. Шагинян заявление о выходе ее из ССП. Так как из заявления трудно было все же понять, какая муха Шагинян укусила, то я поручил тов. Павленко переговорить с ней. Из этого разговора выяснилось, что она - Шагинян - всегда была против Союза писателей, что вступала она в него с колебаниями и что теперь она окончательно убедилась в бесполезности Союза.
Попутно выяснилось, что она против линии "Правды" на борьбу с формализмом в музыке, архитектуре, литературе.
"..." Мы расценили выходку Шагинян как антисоветскую, решили по ней крепко ударить, с расчетом, чтобы и другим неповадно было". Так, не без участия Горького, свобода печатного слова ставилась в такие рамки, какие, в конце концов, и самому Горькому не всегда давали открыть рот.
"Состоялось заседание президиума Правления, - продолжает Щербаков, - которое единогласно приняло по заявлению Шагинян осуждающее ее решение.
Шагинян на этом заседании присутствовала и постепенно, не сразу, но в конце концов признала свою выходку грубой политической ошибкой.
Думаю, что поведение Секретариата Вы одобрите..."
О делах писательского Союза Щербаков докладывал и в те инстанции, которые "отдали в руки Горького монополию на советскую литературу". И особенно многозначительно - о делах самого "великого пролетарского писателя". Порою катастрофически больному туберкулезом "Буревестнику" становилось совсем трудно дышать.
Из письма Щербакова секретарю ЦК ВКП(б) Л.М. Кагановичу (декабрь 1935 г.):
"Сегодня 29/XII мне удалось прочесть новую статью А.М. Горького "Литературные забавы". Статья написана в духе той, какая была задержана печатаньем перед съездом". "..." Обращает особое внимание то место статьи, где автор, беря под защиту критика Мирского - сына дворянина, аргументирует в пользу Мирского тем, что Ленин и другие революционные деятели - тоже дети дворян.
По ознакомлении со статьей мною передан через Крючкова А.М. совет:
1) дать предварительно статью в ЦК
2) изъять из статьи ряд мест". (Эти слова Щербаковым вычеркнуты и вместо них написано: "и обращено внимание А.М. на ряд, по-моему, ошибочных мест".)
Такие политические уроки диктатуры пролетариата явно повергали Горького в еще большие сомнения. Щербаков, почувствовав неладное, не мог не написать Сталину "О взаимоотношениях с Горьким":
"Через самое короткое время, как я начал работать, - А.М. в письмах стал захваливать меня. Затем, после нескольких разговоров, в которых я с ним был далеко не во всем согласен, он как будто немножко охладел. Теперь опять отношения теплые, и что самое главное - А.М. стал прислушиваться к моим советам и считаться с ними. В отношениях с А.М. я исходил из того, что он великий пролетарский писатель, но что он делает ошибки (недооценка роли писателей-коммунистов, некоторая недооценка необходимости овладения буржуазной культурой и в связи с этим переоценка фольклора), которым потакать нельзя.
Сейчас удалось Горького помирить с партгруппой и отдельными коммунистами. Очень бы хотелось проверить свою линию в отношении А.М. и выслушать указания".
"Не дают возможности за границу съездить"
Что же происходило вокруг Горького? Об этом Щербаков в 1935 году писал Сталину так: "Есть известное недовольство органами цензуры (Главлитом и Главреперткомом). Погодин на совещании у Горького прямо заявил, что органы цензуры работают настолько неудовлетворительно (последние три слова Щербаков зачеркнул и вместо них написал. - Н.Д.) снижают писательский размах и смелость. Его поддержал Зархи. Вишневский открыто не сказал, но эти настроения разделяет. Панферов этот вопрос ставит особенно резко. Он в личной беседе заявил мне, что редактора и цензура дезориентируют писателей, сами неправильно понимая установку - не давать трибуны классовому врагу.
"..." Сельвинский... заявил: "...А что мне не верят, свидетельствует тот факт, что не дают возможности на месяц за границу съездить".
О поездке за границу ставят вопрос многие (В. Иванов, Леонов, Слонимский и др.). Леонов говорит: "...За границу едут инженеры, архитектора, повара, боксеры,
Т. Ст. Воевать нам придется. Писателей надо к этому готовить. Я выдвигаю вопрос о посылке части писателей за границу - не потому, что им хочется (они как раз могут и не попасть), а для того, чтобы они лучше изучили "соседей". Для этой цели следовало бы строго отобрать человек 10-15 писателей".
На лето 1935 года был намечен Международный конгресс писателей в Париже. Даже среди настоящих советских литераторов возникла обычная по такому случаю склока: кому важнее поехать?! Многое решал Горький, однако последнее слово было за Сталиным! Примечательны следующие строки из письма Щербакова Горькому от 15 мая 1935 года: "Шолохов попросил т. Сталина освободить его от поездки в Париж. И.В. дал согласие и предложил наметить другого кандидата. И.В. также дал согласие включить одного делегата белорусской литературы". Шолохов со своим антисоветским "Тихим Доном" отказался, а Булгаков - автор любимой Сталиным пьесы "Дни Турбиных" - даже в список не попал, хотя очень хотел...
С Горьким в эти дни творилось что-то неладное. Недаром ставил он под вопрос свою поездку на парижский конгресс. Об этом Щербаков писал 27 мая 1935 года Сталину:
"Считаю необходимым направить Вам полученное мною письмо А.М. Горького, в котором он ставит под вопрос свою поездку в Париж. Должен от себя добавить, что о такого рода настроениях, какими проникнуто письмо, - мне приходится от Горького слышать впервые".
Что в действительности происходило в это время с Горьким, полного ответа в бумагах, с которыми мне повезло работать, я не нашел. Скорее всего - крайне плохое самочувствие стало причиной отказа ехать в Париж. Во всяком случае, прежде всего такой вывод напрашивается, если исходить из письма Щербакова Горькому от 31 мая 1935 года: "Озабочен тем, что плохая весна не очень, видимо, содействовала восстановлению Ваших сил... "..." Я позволил себе о Ваших сомнениях относительно поездки в Париж сообщить И.В. Вам должны были сообщить ответ".
Но главной причиной отказа Горького ехать в Париж могли стать вновь нахлынувшие на него сомнения. Идеи коммунизма в СССР продолжали осуществляться далеко не в белых перчатках. Более того - в "ежовых рукавицах". А Горький, понимая, что ему обязательно предстоит на этот счет сказать в Париже свое веское слово, не знал, что делать...
Николай Добрюха / izvestia.ru
Комментариев нет:
Отправить комментарий